Один день из жизни пущинского студента

    Проснулся я от возникшего невесть откуда странного звука, являвшего собой что-то до боли знакомое, что-то такое щемящее и коверкающее душу, перед чем нельзя было оставаться спокойным. Наконец, секунд десять спустя, я сообразил, – звонил мой дешёвый китайский будильник, – такого душераздирающего писка не издаёт больше ни одна земная тварь. Какой ненавистью я воспылал тогда к нему! Это маленькое пластмассовое существо вызывало во мне больше неприязни, чем все катаклизмы, когда-либо обрушившиеся на землю. Радуйся, ничтожная игрушка, что у тебя нет замены – не то давно сменила бы шикарные апартаменты моей комнаты на грязную убогость проржавевшего насквозь мусорного ящика! Однако я погорячился. Мои «апартаменты» ни в коей мере нельзя было назвать «шикарными», или даже просто «комфортными». То место, где предстояло мне жить ближайшие полгода, а именно общежитие советской постройки, пригодно лишь для выживания, но никак – для нормальной жизни. Единственная комната, выходившая окном своим на север, состояла помимо стен из трёх кроватей, письменного и обеденного столов, нескольких тумбочек и шкафов да трёх стульев. Причём всё это было достаточно ветхим и немало повидавшим на своём веку. Как и следовало из всего вышеперечисленного ожидать, здесь должно было поселиться три человека. Однако мне повезло остаться без соседей. К счастью, надо сказать.
    Придя, наконец, в себя и протерев глаза, я первым же делом «отрубил» несносный будильник, после чего сел на кровати и попытался вспомнить, где нахожусь и зачем вообще проснулся. На это ушло ещё около минуты и привело меня к выводу, что лучше было бы не просыпаться вовсе. По крайней мере, сегодня, что связывалось в первую очередь с грозившим обернуться неприятностью экзаменом по... Даже не буду его поминать! Более скучный предмет вообразить трудно. Читаемый неким доктором наук, он навевает чувство чего-то потустороннего. Ощущаешь себя словно в некой сумеречной зоне, где сквозь утренний полумрак аудитории, в полной тишине раздаётся тихое бормотание лектора, подобно отдалённому звуку шаманского барабана. При этом все студенты словно зомби сонно и молчаливо сидят на своих местах и, кажется, ничего не чувствуют. Периодически некоторые из них просыпаются от звука мобильного телефона, но тут же снова входят во власть Морфея, а лектор-шаман грозится изгнать любого, у кого по неосторожности зазвонит телефон, нарушив атмосферу всеобщего транса. Может быть, именно с этим связана такая необыкновенная фрагментарность лекций в моей тетради.
    Экзамен был назначен на двенадцать часов дня, но до него меня ещё ждала лекция по другой дисциплине.
    Сбегав до умывальников, находившихся в конце длинного коридора, и приведя себя в порядок, я отправился на кухню, чтобы поставить на огонь кастрюлю с гречкой – моим скромным завтраком. Уже три раза за последние несколько месяцев здесь травили тараканов, но они, тем не менее, продолжают бодрой кучкой разбегаться из кухонной раковины, стоит только первому утреннему жильцу открыть кран. За промежуток времени, пока вскипела кастрюля, в голове моей родился интересный вопрос: почему все рыжие тараканы примерно одинаковы по размерам, в то время как чёрные сильно разнятся и могут иметь в длину от нескольких миллиметров до нескольких сантиметров? Единственной причиной, пришедшей мне на ум, была экологическая: живя в обществе людей и испытывая от них всяческие унижения, вплоть до растирания тапком по полу, чёрные тараканы были вынуждены прятаться в таких неестественных для них местах, как банка с чаем, или мешок с гречневой крупой. Соответствующим образом, в результате эволюции, изменились их размеры и форма. Правильность этого утверждения подтверждает факт значительного преобладания мелких особей чёрных тараканов над крупными. Но почему тогда их рыжие собратья не поступили так же? Разве их меньше притесняют эти «фашисты» – люди, помешанные на антитараканизме? Быть может, я и придумал бы ответ на этот непростой вопрос, но каша моя уже сварилась, и внимание желудочно-кишечного тракта невольно обратило меня на неё.
    Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, однако по прошествии получаса я уже шёл, закутанный в тёплую кожаную куртку на меху, по направлению к своему институту. На дворе был февраль-месяц, не балующий, как известно, частыми оттепелями, но готовый заморозить любого, кто окажется на пути его бесконечных метелей. Дорога была в гору, и порывы ветра часто били в лицо, отражаясь от многоэтажных зданий, которых тут, несмотря на сугубую провинциальность городка, было в изобилии. Но если не обращать внимания на капризы погоды, то природа здесь выше всяких похвал. Количество автомобилей незначительно, да и те, в основном, сосредоточены на центральном проспекте, до которого от общежития минут десять ходьбы. Как, право, не хочется после этого возвращаться в привычную грязь и суету крупных и многолюдных городов! Теперь, конечно, здесь холод и метель, но скоро они пройдут и вместе с ожившей природой явят нам незабываемое чудо пущинской глубинки!
    Городу Пущино с самого его основания была предопределена научная судьба. Сейчас он сочетает в себе половину Российского потенциала в области молекулярной биологии, распределённого по восьми институтам различной направленности. Тот институт, что принял меня, в общем-то, случайно, в число своих студентов, зовётся Институтом белка и специализируется на изучении различных физико-химических свойств белков, а также проблем их биосинтеза. Начав своё существование девятого июня 1967 года, он дал миру много выдающихся открытий, и в настоящее время является самым востребованным пущинским институтом. Только в нём проводится ежегодный конкурс по отбору студентов со всей России, которые в дальнейшем, если не предадут Родину, уехав за рубеж (что к великому сожалению случается довольно часто), будут возносить русскую науку на давно заслуженную ею вершину мирового Олимпа!
    Однако такие громкие слова могут хорошо охарактеризовать здешний научный центр только людям, не имеющим прямого отношения к науке. В действительности же местные институты отнюдь не являют собой нечто недостижимое для простых смертных. Действительно, только Институт белка набирает студентов на конкурсной основе, в то время как все другие институты зачисляют их просто по результатам собеседования. Да и конкурс вышеупомянутый конкурсом назвать можно только с большой натяжкой. Набор идёт, по существу, только из некоторых российских вузов, при полном игнорировании или неосведомлённости со стороны остальных. В минувшем году зачислили практически всех приехавших студентов. В текущем – тоже, судя по всему, будет так. Потому и я, должно быть, не отличаясь особой гениальностью, сумел познать это место.
    Но вот я подошёл ко входу в сиё достопочтенное заведение. Двери были деревянные, застеклённые. Всё выглядело достаточно стильно и опрятно. Пройдя через двойной их ряд, я повернул направо и последовал прямиком в располагавшуюся на первом этаже аудиторию, где через пару минут должна была начаться лекция. Вдруг слышу:
    – Эй! Стой! Подойди сюда! Ты кто такой?!
    – Студент, – удивлённо ответил я. Передо мной сидела толстая седая женщина, лет шестидесяти-шестидесяти пяти. Вахтёрша. Во взгляде её читалось недоверие ко всем проходившим мимо людям. А моя чёрная кожаная куртка и такой же чёрный портфель, по-видимому, увеличивали это недоверие в несколько раз.
    – Покажи пропуск!
    Я достал из портфеля небольшую белую бумажку с печатью и положил перед вахтёршей на стол, после чего, развернувшись, пошёл туда, где меня не могла дождаться уже, судя по всему, начавшаяся лекция. Но мои приключения только начинались...
    – А ну, стой, не то я позову охрану! Подойди сюда!
    – Что вам от меня нужно? – не выдержал я.
    – Кто ты такой?!
    Ну, что я мог ей на это ответить?
    – Студент я местного учебного центра!
    – Кто у тебя научный руководитель?!
    Я сказал, кто. Это был хороший руководитель – видный начальник! Вахтёрша задумалась.
    – Позвони ему!
    Первый раз такого человека встречаю! Ну, не знаю я домашнего телефона своего научного руководителя! Что я ей скажу? Два выхода оставалось у меня: первый – сохранить добрые отношения с вахтёршей, выйти из института и никогда больше ей на глаза не показываться. В этом случае я мог пропустить как лекцию, на которую итак бессовестно опоздал, так и следовавший за ней экзамен. Вторым вариантом было, – успеть добежать до нужного мне места раньше, чем вахтёрша вызовет охрану, и я выбрал именно его.
    Забежав в аудиторию, где лекция уже шла полным ходом, я плотно закрыл за собой дверь, невзирая на доносившиеся из-за неё истошные вопли вахтёрши. После этого, обежав глазами всё, что меня окружало, я попытался найти себе стул. В небольшой аудитории оказалось на редкость мало свободного места. Разве что в самом её дальнем углу пара сидений оставалась незанятой. Пришлось быстро пробираться к ним, постоянно наступая на ноги сидевшим и извиняясь в ответ на вопли возмущения в мой адрес. Наконец, усевшись, я получил возможность осмотреться и прислушаться. Впереди стоял человек, что-то усиленно и нервно рассказывавший погружённым в свои тетради студентам. Лекция была очень похожа на некую конференцию, где выступавшему давалось строго ограниченное время, и он, несчастный, стремился выдать за этот его промежуток как можно больше информации. Материал был достаточно интересным, поэтому я с радостью записал бы его весь, если бы мог успеть за не знающим устали «пламенным мотором» (в смысле, языком) преподавателя. Лампы дневного света неприятно мерцали с потолка. Глаза уставали. Хотелось спать, несмотря на то, что бодрствование началось всего три часа назад. Во время перерыва со своего места я старался не вставать, и уж тем более – не выходить из аудитории. Очень не хотелось вновь увидеть разъярённую вахтёршу. Вторая половина лекции мало чем отличалась от первой, и я облегчённо вздохнул, когда она закончилась.
    Выглянув из-за двери аудитории, я с радостью обнаружил, что вахтёрша куда-то вышла. Это дало мне массу возможностей размять затёкшие конечности. На доске объявлений висела толи реклама, толи критика рекламы генетически модифицированных продуктов. Странно, что в нашей стране всё ещё обсуждают возможность их использования, в то время как за продажу модифицированной сои в той же Европе, можно неплохо отдохнуть в тамошней тюрьме, весьма комфортабельной, надо сказать, в сравнении с моим общежитием. Урожайность и устойчивость таких продуктов растениеводства, несомненно, выше, что сулит огромные доходы предпринимателям. «Общество гигантских растений» широко и дружелюбно раскрывает свои объятия всем странам со слабой экономикой, а также бедным и обделённым жизнью людям, умалчивая, однако, о проведённых учёными экспериментах на мышах, в результате которых подавляющее большинство последних получили к зрелому возрасту различные формы рака. А лечится это с трудом. Иногда вообще не лечится. Но мыши – что! А вот люди...
    На часах было без двух минут двенадцать. Экзамен близился. Вместе с остальными я зашёл в аудиторию, откуда только что вышел. Интересной особенностью сдаваемого мною предмета было практически полное отсутствие учебников по нему. Пришлось пользоваться для подготовки чужой тетрадью, оказавшейся куда менее бессмысленной совокупностью слов и формул, чем моя собственная, – умеют же некоторые люди писать лекции! Вошёл преподаватель. Доктор наук. Вероятно, профессор. Лет ему было за шестьдесят, а может, и за семьдесят. Действовал экзаменатор по принципу: один вопрос студент выбирал себе сам, а другой получал от него в нагрузку к первому. Ещё более радужные перспективы открывала безграничная возможность для списывания и полное отсутствие дополнительных вопросов. И как, спрашивается, после этого я умудрился получить слабую четвёрку? Сам не знаю. Должно быть, плохо писал лекции. Сейчас не имею морального права так высказываться, но в будущем, когда, наверняка, сам стану каким-нибудь доцентом или профессором, непременно утвержу во всеуслышание: вина за плохую успеваемость учащихся целиком лежит на их учителях! Точно так же, как за воспитание детей только их родители несут ответственность во всей её полноте и, порой, нелицеприятности. Но это я скажу потом, когда уже буду иметь некоторый авторитет в среде тех, от которых в настоящее время зависит не только мой диплом, но и вообще звание студента университета.
    По прошествии экзамена, о неприятных для меня подробностях которого постараюсь умолчать, я ушёл к себе в лабораторию, где и просидел без обеда до самого вечера, в обществе всевозможных и по-разному построенных моделей белковых молекул. Уже подходя к дверям института, заметил я мою старую знакомую вахтёршу на своём месте, в окружении каких-то мужчин в грязно-серых куртках, очень смахивавших на работников отнюдь не умственного труда. Вахтёрша повернулась ко мне, состроив грозную гримасу.
    – Задержите этого хулигана! – И она указала на меня пальцем.
    Я же, само собой разумеется, нисколько не желал быть задержанным неизвестно кем, и пришлось, выражаясь не совсем литературно, дать дёру. К счастью, удалось это мне вполне благополучно, поскольку потенциальным вышибалам, да ещё несколько захмелевшим, я был совершенно не нужен. Но ужас! Я вспомнил, что пропуск мой так и остался лежать на вахтёрском столе. Что же делать? Впрочем, не так уж это и страшно, так как вахтёры меняются ежедневно, дежуря в разные смены, и являются по большей части совершенно нормальными людьми. Таким образом, я легко сумел бы забрать свой пропуск на следующий день. А теперь мне нужно было как можно скорее оказаться дома. День без обеда, что муж без жены – такой же голодный и злой. Да и спать после всех этих лекций-экзаменов да вахтёров-белков страх как хотелось!
    Но какое всё-таки здесь, в Пущине, ясное и красивое ночное небо! Хоть зима, а всё же – звёзд не счесть. Никогда вы не увидите такого неба ни в одном крупном городе! Там его даже по ночам скрывают и мутят дым и гарь, поднимающиеся над головами людей, подобно огромному ядовитому покрывалу. А какой в Пущине чистый и свежий воздух! Те несчастные, что живут в городах, наверняка довольны своим существованием, не подозревая, что все их радости – только тихий отголосок того, что они могли бы получить, глубже всмотревшись в истину жизни. Что же есть истина жизни? Конечно – любовь! Сколькими людьми она воспета! Сколько их умирало за неё! А сейчас само понятие любви извращено до неузнаваемости. Уверен и, повторюсь, с невыразимой горечью и слезами на глазах уверен, что только один из десяти представителей современной молодёжи, при вопросе: что такое любовь, затронет в ответе её духовную составляющую, её жертвенность и величие! Для остальных она – всего лишь сиюминутная радость, часто смешанная с чувственным наслаждением. Ни о какой верности и жертвенности речь здесь не идёт. Объятые неимоверной гордостью, красясь и нацепляя всевозможные побрякушки, в попытке привлечь особей противоположного пола, таких же низких по духу, как они сами, люди эти проводят большую часть жизни в забвении самих себя. Это воистину безумцы! Живя лишь телом, они, в общем-то, мало, чем отличаются от обезьян. Может, потому-то у Дарвина и родилась такая фантастическая мысль о происхождении человека.
    А небо тёмное, глубокое... Тишина и покой царят в его просторах. Взирая на нас с высоты, оно, должно быть, думает: «И что это они всё время суетятся в своих муравейниках, не находя себе места в столь большом и прекрасном мире? Сами, страдая от суеты и постоянных беспокойств, они бегут от тишины, не познав её». Но есть ли смысл говорить с теми, чьи дух и разум спят?
    Вернувшись, наконец, в родное общежитие, я рефлекторно отшатнулся при виде местной вахтёрши, на что та взглянула с немалой долей удивления. Действительно, не все вахтёры плохие, и нужно это помнить, чтобы ненароком не обидеть хорошего человека!
    По истечении ужина я отправился в душ, который находился в подвале и запирался редко. Как часто случалось, я застал его совершенно свободным от различного рода посетителей. Хотя тараканы были на месте. Глядя на насквозь проржавевшие трубы, я стал догадываться, какое место обитания выбрали себе мои сожители – рыжие и продолговатые.
    Коли уж никого, кроме меня, здесь не было, я, вопреки всем мыслимым и немыслимым законам по экономии воды, включил помимо своего душа ещё два, да погорячее! Чтобы хотя бы таким образом обеспечить себе некое подобие бани в холодную зимнюю пору. За делом я стал напевать различные арии из опер, какие помнил. Сначала – те, что больше подходили моему голосу, затем, по мере опустошения памяти, переходил на все остальные, включая те, что были написаны для женского голоса. Однако никому не пожелал бы несчастья слушать их в моём исполнении. Я бы, может, и не пел, да только плеер мой сломался, а по радио хорошую музыку передавали редко...
    Уже когда я засыпал, в мою голову стали приходить разнообразные мысли о событиях дня минувшего. За стеной начинали свою полуночную пьяную ругань строители, которых по непонятным причинам заселили в студенческое общежитие, и кого я просто не выносил.
    «И что они всё кричат! – думал я, – неужели им это доставляет удовольствие? Может и доставляет, иначе бы не кричали. Бог – судья этим строителям, хоть и живут они по-свински, а пользу людям какую-нибудь, наверное, приносят. И на вахтёршу я, может быть, зря обиделся. Трудная, должно быть, у неё жизнь».
    По полу мимо моей кровати пробежал таракан. Чёрный весь, а в самом центре спины – маленькое светлое пятнышко. «И сдались мне эти тараканы! – В моей голове родилась внезапная мысль, – а чёрные-то эти ведь на самом деле ничто иное, как личинки рыжих! Они ведь бескрылые. А я-то их за отдельный вид принял. Но как же они всё-таки непохожи на взрослых тараканов!».
    Из коридора слышался приглушённый грохот и звон разбитой посуды. Откуда-то из дальних комнат до ушей моих донёсся чей-то сумасшедший смех и визг, вместе с совершенно дикими звуками магнитолы. А в голову снова полезли мысли, уже научного характера.
    «Какая всё-таки неоднозначная у меня жизнь, – думал я, засыпая, – может быть, когда-нибудь великим учёным и стану (а кто об этом не мечтает?). Вот только окончить бы мне сперва институт да защитить диссертацию, да... нет, за границу я не уеду ни за что! Но завтра опять рано вставать, и зачем мне всё это надо...».
    Я спал. Может быть, даже слишком мирно для нашего безумного времени. Сквозь наполовину занавешенное окно пробивался свет кое-где горевших фонарей. А тихое и безоблачное небо, словно прекрасными бусами, украшенное мириадами звёзд, по-прежнему взирало на землю со своей высоты и не могло понять, для чего это люди вечно шумят и суетятся, когда в их жизни есть всё для полного счастья.